...
- Ну, каковы же тебе кажутся наши неприступные, грозные бойницы?
- Ваши грязные бойницы, барон, мне кажутся неприступными для самого
гарнизона, потому что все всходы обрушены, а грозны они только издали;
половина пушек отдыхает на земле, на валах цветет салат, а в башнях я,
право, больше видел запасенного картофелю, нежели картечей.
- Да, да... это сказать - так стыд, а утаить - так грех! Хорошо еще,
что такая оплошность со стороны моря. Ведь сколько раз говорил я
гермейстеру, чтобы поставить все пушки на дыбы и не давать растаскивать
ядер на поварни.
- Славно сказано, барон; еще лучше, когда б это исполнилось. Тогда
перестали бы ревельцы потчевать приятелей, как их потчуют русские, калеными
ядрами в виде пирожков. Не далее как вчерась я насилу залил пожар моего
желудка, вспыхнувшего от подобного брандскугеля.
- И заливал, конечно, не водою, доктор?
- Без сомнения, мальвазиею, господин барон. Неужели вы не знаете, что
многие вещества от воды разгораются еще сильнее? А ваш дикий перец,
конечно, стоит греческого огня.
Барон имел похвальную привычку соглашаться с тем, чего не знал. И
потому он с важною улыбкою одобрения отвечал доктору: "Знаю... знаю"; но
между прочим, не желая обжечься этим греческим огнем, он подвипул к
Лонциусу кружку с пивом и предложил ему потушить остатки вчерашнего пожара.
- Тебе завтра будет вдоволь работы, - продолжал он, сводя разговор на
турнир.
- Работы, барон? Разве я кузнец? - отвечал доктор, выменивая каждое
слово на глоток пива. - Зачем вам хирурга, когда вы ломаете не ребра, а
латы! С тех пор как выдуманы эти проклятые сплошные кирасы, нашему брату
приходится вспоминать о своих опытах, словно сказку о семи Семионах. Велика
очень храбрость залезть в железную скорлупу, да и стоять в битве
наковальней! Право, от вашего вооружения более терпят кони, чем
неприятели!...
|
